Смысл смысла

Анализ текста на предмет его «привлекательности» построен на прочтении как явных, так и скрытых посланий автора. Эти послания обращены к читателю и содержат в себе некое повествование о самом авторе, некий эскиз его образа. Читатель философского текста отождествляет себя с автором этого текста, равно как и с незримым его героем, совпадающим с образом автора. Это предположение выглядит правдоподобно уже по той простой причине, что отождествляться читателю просто больше не с кем.

Данный текст мы рассматриваем как одну из публикаций, касающихся нашего нового методологического подхода. Ясно, что «каналы привлекательности» разнообразны, и в других публикациях мы их отчасти уже обсуждали.

Смысл и интересное. Разговор о смысле — это всегда разговор об «интересном» (см.: А. Шопенгауэр, Я. Голосовкер, М. Эпштейн). Аттрактивный текст — это в первую очередь текст, который интересен читателю. Интересное, разумеется, — крайне неспецифическая категория. Все же известны попытки его так или иначе определить. Так, А. Шопенгауэр отчетливо противопоставил «интересное» и «прекрасное»: «Часто драма или роман пленяют нас интересным, но вместе с тем страдают таким полным отсутствием прекрасного, что нам потом стыдно потери времени» {Шопенгауэр, 1997, с. 406).

Прекрасное определяется на определенной дистанции, в позиции вненаходимости, в то время как интересное погружает нас в ткань воспринимаемого, эту позицию уничтожает. «Борьба» «интересного» и «прекрасного» — это, в сущности, борьба дистанций по отношению к тексту. Интересное погружает нас в текст не в последнюю очередь посредством механизма отождествления.

Другой автор, Я. Голосовкер, посвятивший этому концепту специальное исследование, пытается выявить различные виды и типы интересного. Вот что он пишет: «Интересное — как любопытное, необычное, необычайное, небывалое, — как нечто новое, оригинальное, удивительное, сверхъестественное, чудесное, чудовищное, — как ужасающее, потрясающее (то есть любопытное с ужасом), — "интересное" — как все, что сверх нормы: Квазимодо, античная Химера, джинны» {Голосовкер, 1998, с. 76).

Здесь важен также и аспект некоего противоречия. Привлекает препятствие, которое подлежит преодолению. Мы переживаем интересное только тогда, когда наблюдаем за тем, как преодолевается препятствие. «Интересно преступное как нарушение запретного. Наш интерес к криминальной литературе, особенно — к убийству, несомненен, как бы его ни бранили. Интересен злодей, но не само злодейство. Интересен палач, невзирая на страх и нравственное отвращение к палачу: интересен роман с палачом» (там же, с. 76).

Классификация, предложенная Я. Голосовкером, скорее вызывает множество вопросов, чем дает ясные ответы. Во имя научной схематики построения мы, распределяя «интересное» по родам и видам, могли бы создать, например, такую схему: 1) ментально- или интеллектуально-интересное; 2) соматически-интересное; 3) этически-интересное, куда относятся интересы чести, достоинства, принципа, убеждения и т.п., а также «интересное» проповеди. При этом становится ясно, что сферы интересного весьма разнообразны. Они охватывают многие области человеческой деятельности, кроме, пожалуй, одной. Нигде не встретишь описания регламентированного монотонного трудового процесса. Скорее всего, роды интересного проходят по разряду развлечений. Именно досуг заполнен «интересным».

Среди означенных родов «интересного» мы могли бы усмотреть также и его виды, например:

1. Индивидуально-интересное и коллективно-интересное, куда от носится и «зрелище-как-интересное»: движение толпы, парад, театр, кино.., а также «подвиг»: спасение утопающего или погибающего в горящем доме.

2. Исходя из агональной культуры эллинизма, возрождаемой в на стоящую эпоху в виде состязаний и соревнований, мы могли бы ввес ти как особый вид: спортивно-интересное.

3. Так же, как особый вид, в нашу схему включились бы: эстетически-интересное и научно-интересное — и в аспекте науки как бескорыстного знания, как бы возрожденного «гнозиса», и в аспекте утилитарном как нечто практически применимое.

4. В эту схему вошло бы и эротически-интересное. Последнее, равно как и все предыдущие виды, присуще как ментально-интересному, так и соматически-интересному (роды). Что же касается этически-интересного, отдельные виды интересного могут в него включаться либо не включаться, так как «интересное» в принципе находится вне этики. Тем не менее само «этически-интересное» существует: «Отец Сергий» Толстого — этически-интересен. Этически-интересны также принц Гамлет и доктор Фауст (там же, с 78).

Другой автор, воспевший «интересное», — М. Эпштейн — пытается определить его значение в научном контексте, подчеркивая, что «игра между двумя полюсами одной модальности, возможным и невозможным, переход наименее возможного в наиболее возможное — вот что составляет феномен интересного. Так, интересность научной работы или теории обратно пропорциональна вероятности ее тезиса и прямо пропорциональна достоверности аргумента. Самая интересная теория — та, что наиболее последовательно и неопровержимо доказывает то, что наименее вероятно. Например, вероятность того, что человек воскреснет после смерти, исключительно мала, и теория, которая убедительно доказала бы возможность воскрешения, была бы в высшей степени интересна (Эпштейн, см. интернет-публикацию).

Нет сомнения в том, что житейский интерес любого исследователя формируется раньше научного. Он не может не влиять на интерес к тексту. Интересное формируется в определенном поле напряжения между разными полюсами. Оно в известной степени связано с переживанием двойного аффекта. Этот концепт в свое время привлек внимание Л.С. Выготского (1986, с. 245 —271). М. Эпштейн так пишет о его бинар-ности: «По мере того, как вероятность тезиса растет, а достоверность аргумента падает, теория становится менее интересной. Наименее интересны теории: 1) либо доказывающие самоочевидный тезис, 2) либо приводящие шаткие доказательства неочевидного тезиса, 3) либо, что хуже всего, неосновательные в доказательстве очевидных вещей. Таким образом, интересность теории зависит не только от ее достоверности, но и от малой вероятности того, что она объясняет и доказывает. Интересность — это соотношение, образуемое дробью, в числителе которой стоит достоверность доказательства, а в знаменателе — вероятность доказуемого. Интересность растет по мере увеличения числителя и уменьшения знаменателя. Чем менее вероятен тезис и чем более достоверен аргумент, тем интереснее научная идея» (Эпштейн, см. интернет-публикацию).

Соотношение смысла и интересного определяется вполне понятными соображениями. Неинтересное не может формировать индивидуальных смыслов. По отношению к любому предмету, факту, событию (сингулярности) смысл является фактором, пробуждающим интерес, делающим эту сингулярность интересной.

Превращение и улучшение. Стоит наметить метафоры, проясняющие смысл смысла. Смыслополагание может рассматриваться через метафору некоего колдовства, подобно тому, как в сказке происходит превращение в золото предмета, к которому прикасается волшебная палочка. Наполненный смыслом объект или род деятельности занимает новое место в экзистенциальном пространстве. Превращение это затрагивает также свойства предмета, действия, идеи и т.д., подвергшиеся процедуре смыслополагания. Бессмысленное — не завершено, не вызывает интереса, непривлекательно. То, что обретает смысл, становится самодостаточным, «интересным», привлекательным.

Имеет смысл ввести в связи с этими соображениями один концепт. Он, полагаем мы, должен отражать некие неспецифические процессы улучшения безотносительно к тому, что и как улучшают. Его неспецифичность совпадает с неспецифичностью самого понятия «смысл». Итак, бонумизация (bonum лат. — добро) — всякого рода глобальный проект социально ориентированного улучшения и деятельность, с ним связанная. Он обозначает движение от аксиологически отрицательного к аксиологически положительному полюсу, проще говоря, от «дурного» к «хорошему». Улучшение происходит всегда через некое преодоление. Возможна, к примеру, внешняя и внутренняя бонумизация. Пример первой — социальная революция, второй — психотерапия. Реализация бонумизационного проекта возможна как через крупномасштабные действия, так и как результат, к примеру, «проповеди малых дел» в толстовском духе. Известный слоган «Красота спасет мир» является, с этой точки зрения, бонумизационной сентенцией. Таким образом, мы имеем дело с концептом, который позволяет нам объединить в одно целое весьма разные, на первый взгляд, практики. Простота, даже некоторая тривиальность вкупе с определенной оптимистической установкой делают его, на наш взгляд, вполне привлекательным.

Смысл как предмет символического обмена и коммуникации. В литературе и мифологии описаны ситуации искушения личности бессмысленными преимуществами и богатствами, предлагаемыми в обмен на наполненные смыслом идеалы, принципы и т.д. Мифологическим прототипом возможности «обмена» смысла на что-либо иное является, например, искушение Христа сатаной в пустыне. Замыкание смысла — одна из важнейших функций, обеспечивающих адекватную коммуникацию. Общие смыслы позволяют осуществить полноценный выбор коммуникационных партнеров. Выбор жизненных смыслов — всегда важнейший идентификационный шаг, без которого полноценная коммуникация невозможна.

Терапевтический смысл смысла. Осуществление выбора производит определенное транквилизирующее действие. Прекращение поисковой тревоги, фиксация на принятом решении являются безусловно анксио-литическими обстоятельствами. Однако речь идет не о пассивной тран-квилизации, лишающей активности и инициативы. Снимающий тревогу эффект сочетается здесь с определенной активизацией. Удавшееся замыкание смысла не просто «успокаивает», но и «укрепляет».

К «терапевтическому» примыкает и компенсаторный смысл смысла. Наличие смысла может компенсировать любые нехватки с точки зрения интеллектуального, карьерного и вообще социального преуспеяния. Акт смыслополагания, примененный к делам и вещам незначительным, в структуре престижной иерархии компенсирует это обстоятельство.

Терапевтический контекст анализа смысла позволяет ввести в оборот концепт «экзистенциального преуспеяния» в противовес преуспеянию карьерному, материальному и т.п. Можно вести речь о «смысловой карьере». Так что еще один из «смыслов смысла» можно обозначить как «компетиционно-иерархический».

Также в терапевтическом контексте смысл может рассматриваться как психологическая защита. Наличие смысла носит характер защиты личности от самых разных патогенных влияний. Смысл выступает как своеобразный психологический щит. Он делает «смыслодержателя» неуязвимым против таких психологических травм, которые в иной ситуации были бы значимы и в этом качестве патогенны. Нет ничего случайного в том, что основной психотерапевтический концепт Виктора Франкла, а именно «стремление к смыслу», является в значительной степени порождением экстремального опыта пребывания в концлагере. Экстремальный опыт является как бы «оранжереей» для выращивания крупных смыслов. Большой стиль производства смысла предполагает эстетический смысл смысла. Эстетика смысла завязана на категорию, практически не имеющую хождения в эстетической литературе XX века, — на «высокое», возвышенное. Смыслополагание эстетизирует объект, деятельность, придает ему определенный возвышенный характер. И наоборот, низкое, ироническое обессмысливает. Совершенно ясно, что пространственная семантика смысла имеет возвышенный характер. Низкое не может быть смыслополагаю-щим. Оно, напротив, является смыслоразрушающим. Другой пространственный аспект — углубление содержания феномена и предмета в результате акта смыслополагания. Глубинное измерение связано с наличием «двойного смыслового дна» у некоего предмета или желательности.

Эпистемологический смысл смысла. Ситуация отсутствия смысла в экзистенциальном пространстве личности предполагает его поиски. Смысл объекта или рода деятельности не дается непосредственно. Изначально он скрыт, непознан, то есть пребывает вне присутствия. Сокрытость смысла может быть обусловлена как «незнанием», так и вытеснением его. Вытеснение в этом контексте может быть понято как избегание ответственности, ибо смысл, в сущности, — это всегда ответственность.

К «эпистемологическому» примыкает и селекционно-децизионный смысл смысла. Разделение мира вещей и занятий на смыслосодержащее/бессмыс-ленное является непременным условием совершения выбора и принятия решения. Селекция объектов, имеющих смысл для личности, отделение их от тех, что смысла не имеют, дает возможность принимать решения, действовать. Смыслополагание делает возможным сам акт выбора, принятия решения. Ситуация «буриданова осла» на самом деле — ситуация отсутствия смысла, необходимого для принятия решения. Смыслополагание ведет к прояснению эпистемологического поля, отделению главного от второстепенного, организует и структурирует экзистенциальное пространство. Отсюда может вырастать и, скажем так, «эргономический» смысл смысла. Иначе говоря, обретение смысла некоей личностью неизбежно ведет к тому, что ее работа в пространстве обретенного смысла становится более продуктивной. Можно говорить таким образом и об идентификационном смысле смысла.

Прагматика смысла и смысловой цикл. Одна из важных тенденций современной гуманитарной науки — замена онтологии прагматикой. В исследованиях, посвященных психологии смысла (например, см. Леонтьев, 1999), как нам кажется, пока такой перелом не произошел. Прагматика смысла зависит от того, как смысл встраивается в жизненный путь личности. В связи с этим представляется целесообразным ввести понятие смыслового цикла и разобрать способы обращения со смыслами в зависимости от стадии прохождения этого цикла. Так, в «досмысловой» период мы можем говорить об определенной поисковой активности. Это сопровождается разного рода экспериментированием и соотнесением поиска со структурой личности и индивидуальным стилем.