Потеря ценностной основы как причина и следствие кризисной ситуации

В приведенном выше отрывке работы И. Ялома нас смущает одно важное обстоятельство: отсутствие почвы отнюдь не означает наличия пустоты. Отсутствие почвы означает лишь то, что реальности психологического мира человека перешли в некое состояние, которое до сих пор ускользало от внимания специалистов психотерапевтического направления.

В связи с указанными моментами мы считаем, что необходимо существенное уточнение понятия «экзистенциальный вакуум», поскольку иногда оно подменяет совершенно другие состояния, которые испытывает человек в ситуации кризиса. Высказывая это мнение о сущности кризисного состояния человека, мы исходим из следующих аргументов. Во-первых, на наш взгляд, не всегда наличие ощущения утраты смысла (экзистенциальный вакуум) можно расценивать как отрицательный симптом или показатель, который всегда сопровождается какими-то действиями асоциального или патологического характера: алкоголизм, наркомания, суицид или какое-либо иное разрушающее личность состояние, например, ноогенный невроз. Такую подсказку нам дает анализ семантики слова «пустота». Так, во вступительной статье к книге Мартина Хайдеггера «Время и бытие» В.В. Бибихин указывает: «...у Хайдеггера пустота, как сказали бы на философском жаргоне, продуктивна в качестве вмещающей открытости Русский язык подсказывает: пустота— это нечто отпущенное на простор и поэтому способное в себя впустить. В немецком "dasLeere " этого нет» (Хайдеггер, 1993, с. 15).

Нужно отдать дань гению М. Хайдеггера, который в данном случае опирался не на звуковые ассоциации, а на анализ содержания обсуждаемого понятия. Другими словами, пустота может быть точкой отсчета, началом или условием для проявления творчества человека по отношению к самому себе¹.

Во мне есть пустота, и я ее лелею,
Я в ней брожу порою, как меж дерев аллеи
Уединенность в ней — мое для «Я» пространство.
Здесь мой потенциал, моя здесь «Сказка странствий»,
Здесь невесомо все, здесь все парит в эфире,
А тело — оболочка меня, надгробье в мире.
Не действуют внутри телесности законы,
Здесь царствие души без трона и короны
И только духа нет. Он, отлучившись к Богу,
Пока что не спешит в обратную дорогу (Калинин, 2000, с. 38).

Вот что пишет философ, размышляя над сущностью понятия «пустота»: «Достаточно часто пустота предстает просто как нехватка. Пустота расценивается тогда как отсутствие заполненности полостей и промежуточных пространств. Но, возможно, как раз пустота сродни собственному существу места, и потому она вовсе не отсутствие, а произведение. Снова язык способен дать нам намек. В глаголе "пустить"звучит впускание, в первоначальном смысле сосредоточенного собирания, царящего в месте. Пустой стакан значит: собранный в своей высвобожденности и способный впустить в себя содержимое. Опускать снятые плоды в корзину значит: предоставлять им это место. Пустота не ничто. Она также и не отсутствие. В скульптурном воплощении пустота вступает в игру как ищуще-выбрасывающее допускание, создание мест» (там же, с. 315).

Рассуждая далее над смыслом словосочетания «пустая чаша», М. Хайдеггер делает ряд тонких с аналитической точки зрения наблюдений: «Когда мы наполняем чашу, вливаемое течет до полноты в пустую чашу. Пустота — вот вмещающее в емкости. Пустота, это Ничто в чаше, есть то, чем является чаша как приемлющая емкость. Если же вмещающее заключается в пустоте чаше, то горшечник, формирующий на гончарном круге стенки и дно, изготавливает, строго говоря, не чашу. Он только придает форму глине. Нет — он формует пустоту... Вещественность емкости покоится вовсе не в материале, из которого она состоит, а во вмещающей пустоте» (там же, с. 318).

Если сказанное выше переносить на контекст человеческого существования, то следует задуматься над тем, что человек сам может придавать форму той пустоте, которая временами его просто не удовлетворяет. Можно даже сказать, что у каждого человека, в принципе, есть шанс стать скульптором своей собственной внутренней пустоты. И только когда у человека этот шанс отсутствует, ему требуется внешний скульптор. Не в этом ли состоит суть порою диаметрально противоположных друг другу процессов: психотерапевтической помощи человеку и осуществления по отношению к нему манипулятивных тактик воздействия? Именно это можно прочитать между строк следующего отрывка работы М. Хайдеггера: «Только разве чаша действительно пуста? Физическая наука уверяет нас, что чаша наполнена воздухом и всем тем, из чего состоит воздушная смесь. Мы даем какому-то полупоэтическому способу рассмотрения обмануть себя, когда апеллируем к пустоте чаши, чтобы определить ее вмещающую способность. Наполнить чашу — значит, при научном рассмотрении, сменить одно наполнение на другое» (там же, с. 318—319).

Во-вторых, мы полагаем, что понятие «экзистенциальный вакуум» сегодня используется в несколько расширительном контексте и не вполне точно описывает ту психическую реальность, которая возникает у человека, находящегося в состоянии кризиса. Интересна в этом плане позиция М.Ш. Магомед-Эминова. Занимаясь психотерапевтической помощью лицам, участвовавшим в боевых действиях и страдающим посттравматическими стрессовыми расстройствами, он пришел к заключению, противоречащему позиции В. Франкла, который выводит психологические коллизии человека целиком из потери смысла. Данное заключение было сформулировано следующим образом: «Существуют ситуации конвенциональной бессмысленности, в которых невозможно найти никакого подлинного смысла. Более того, наделение смыслом бессмысленного явления может приводить к деформации личности и возникновению неврозов, назовем их смыслоневрозами. В этом случае люди страдают не из-за отсутствия смысла, наоборот, их расстройство вызвано неспособностью утратить смысл. Следовательно, подобные неврозы могут исчезнуть не при приобретении смысла, а при утрате ложно приобретенного. Из этого мы можем сделать вывод о том, что для развития личности является важным не только рождение, приобретение смысла, но и его утрата, то есть умирание смысла (М.-Эминов, 1998, с. 196—197).

К этому сделанному М.Ш. Магомед-Эминовым важному дополнению позиции создателя логотерапии мы добавим еще три, на наш взгляд, весьма существенных штриха.

В-третьих, в доступных нам переводах работ В. Франкла мы не обнаружили систематического исследования того, каким образом возникает само ощущение смысловой утраты. Хотя имеются указания на его генезис и В. Франкл пишет об этиологии экзистенциального вакуума (1990, с. 308), мысли высказывает слишком общие для того, чтобы понять феноменологию психологических механизмов ощущения человеком «экзистенциального вакуума» и процессов ему предшествующих. Вообще в известных нам работах В. Франкла не так уж много примеров из терапевтической практики. При этом они носят не столько аналитический, сколько описательный характер.

Для нас является очевидным, что осознание экзистенциального вакуума есть всего лишь отражение конечного результата тех психологических процессов и причинно-следственных связей, которые приведут человека к данному состоянию. Оно может явиться результатом либо достаточно длительного процесса совершения человеком поступков, противоречащих его ценностной системе, о чем говорят концепция конфликтных смыслов В.В. Столина (1983) и теория смыслоутра-ты М.Ш. Магомед-Эминова (1998), либо следствием каких-то внешних событий (например, гибели близкого человека).

Данный пункт рассуждений очень важен, поскольку подводит нас к пониманию того, что может произойти, если критическая масса поступков, противоречащих ценностной системе человека, достигает некой пороговой величины, после которой запускаются те варианты «обнуления», которые мы подробно изложили в предыдущих работах (Калинин, 1999, 2000, 2002). Напомним, что мы определяем «жизненный кризис» как временной период переживаний человека, в рамках которого происходит стремительный процесс «обнуления» (стремления к нулевой точке отсчета) какого-либо параметра мотивационной и/или целевой составляющей личностного смысла по отношению к конкретной ценности, являющейся для человека значимой {Калини, 2000, с. 19).

В четвертых, мы считаем, что понятие «экзистенциальный вакуум» охватывает только часть тех механизмов и феноменов, которые могут возникать, когда человек находится в состоянии психологического кризиса. Поэтому нам импонирует точка зрения К. Лоренца, который обосновывал идею подчинения поведения в каждый момент времени влиянию не какого-то одного инстинкта, а целого «парламента тем».

Мы считаем, что в ряде случаев наиболее адекватным при описании кризисного состояния человека будет апелляция к понятию «психологическая невесомость», и полагаем, что она по времени предшествует ощущению состояния внутренней пустоты и экзистенциального вакуума. Нам представляется, что апелляция к понятию «смысловая невесомость» выглядит не более необычной, чем употребление для объяснения понятия «экзистенциальный вакуум», тем более что основания для этого мы находим не только в образности языка художественной литературы, но и в философских и психологических работах.

Идея, согласно которой человек есть и макрокосм, и микрокосм мироздания, известна в философии с древних времен. Но если это так, то и описание внутреннего мира человека в ряде случаев не только допустимо, но и должно вести к заимствованию понятий, которые используются в науках далеко не сопредельных с психологией. Однако такое заимствование не должно идти по пути простого копирования смыслового содержания, а должно быть поставлено в соответствие с описываемой психологической реальностью. На наш взгляд, особенно удачно и иллюстративно ярко это выразил А.Г. Асмолов в своей методологической по стилю и содержанию работе «Психология личности»: «Личность, как бы она ни была мала по своим физическим размерам, вмещает в себя Вселенную; человек как элемент системы может вмещать в себя саму систему. Этот парадокс системного мышления пока остается неразрешимым... можно предположить, что в процессе развития личности происходит как бы свертывание пространства общественных отношений в пространстве личности, своеобразная упаковка с изменением размерности большого мира в малом мире. Подобное предположение не только открывает возможность для разрешения парадокса системного мышления, но и позволяет по-иному взглянуть на ряд эффектов, возникающих при приобщении личности к общественно-историческому опыту человечества (1990, с. 65—66).

Думается, что наличие Вселенной внутри человека должно выражаться не только в ее запечатленности в упакованном виде на когнитивном уровне психической организации субъекта, но и в наличии тех феноменов и состояний, которые могут быть отражены на его эмоциональном уровне.

По нашему мнению, общую ситуацию ценностного кризиса можно схематично описать следующим образом. У человека есть определенный ценностный каркас в виде иерархии ценностей, на который он опирается в процессе своей жизнедеятельности. В силу внешнего или внутреннего события, результатом которого, по Ф.Е. Василюку (1984), является невозможность реализации внутренней необходимости жизни, сложившаяся ценностная иерархия нарушается. В силу этого ценности теряют свой вес. Следствием этих событий является потеря человеком внутренней точки опоры, вернее, точек опор, поскольку если ценностный каркас изобразить в виде лестницы (стремянки), то передвижение по ней возможно с использованием и рук и ног, то есть на каждую ступеньку опирается какая-то конкретная психологическая составляющая. Возникает состояние ценностной невесомости. До тех пор, пока снова не возникнет сила тяжести, то есть в нашем случае не будет сформирована новая иерархия ценностей, преодоление кризисного состояния либо невозможно, либо мы получаем поведение достаточно специфичное по своему содержанию. Таким образом, адаптивное поведение человека можно интерпретировать как функцию баланса между двумя точками опоры — внешней и внутренней. При этом под внешней точкой опоры понимается нормальная пространственная ориентация человека как вида Homo sapiens (нахождение человека большую часть времени его жизни в вертикальном положении относительно точки опоры в силу действия силы тяжести Земли). Под внутренней точкой опоры понимается наличие устойчивых связей и отношений между мотивационными, целевыми, смысловыми и ценностными единицами психологической реальности человека.

Состояние внутренней невесомости и действия человека в его условиях можно описывать так, как это делается в космической психологии. Для того чтобы лучше понять, о чем идет речь, обратимся к исследованиям состояния стресса, которое возникает у испытуемых, когда они впервые попадают в условия невесомости (кратковременный гравитационный стресс). Исследования эмоционально-поведенческого субсиндрома стресса, проведенные Л.А. Китаевым-Смыком (1983), позволили выделить четыре группы испытуемых.

Первая группа испытуемых с исчезновением действия силы тяжести демонстрировала, особенно в самые первые секунды, возрастание эмоционально-двигательной активности. При этом по результатам самоотчетов обнаружилось, что такое состояние сопровождалось чувством испуга и представлением о падении. В дальнейшем указанные переживания переходили в фазу ярко выраженных эмоциональных экстатических переживаний (радость и эйфория). Впоследствии эта группа испытуемых была обозначена как «активно реагирующая» (АР).

Вторая группа испытуемых характеризовалась снижением двигательной активности. Люди как бы замирали при ощущении (как они сообщили потом) общей скованности, то есть имело место пассивное эмоционально-двигательное реагирование (ПР). Характерным для этой группы было ощущение тяги «вверх». На основе этого ощущения имели место в основном два представления: представление о полете самолета в перевернутом положении — «иллюзия переворачивания» (чаще у испытуемых, обладающих профессиональными знаниями о структуре авиационного полета) и представление о подъеме вверх вместе с самолетом (преимущественно у представителей нелетных профессий). При этом указанные иллюзии имели слабо выраженную отрицательную эмоциональную окраску, для описания которой с трудом находились слова: «как-то неприятно», «ощущение какой-то неловкости» и т.д.

В третью группу были отнесены лица, у которых двигательная активность и представления о стабильности пространственной среды в невесомости не изменялись, особенно если эти люди были прикреплены к спинке кресла и выполняли свои профессиональные функции. Иногда они замечали исчезновение действия силы тяжести только по плавающим в воздухе предметам, по необычной легкости тела и т.п. Эмоциональное реагирование и поведение этих людей были адекватными необычной обстановке, возникающей в самолете при невесомости. Эта группа испытуемых была отнесена к разряду промежуточной по сравнению с группами, отличавшимися повышением (первая группа) или снижением (вторая группа) двигательной активности.

В четвертую группу были отнесены испытуемые, у которых с наступлением невесомости возникало характерное для лиц, причисленных к первой группе, двигательное возбуждение и представление о падении, сопровождающееся чувством страха. Однако через непродолжительный промежуток времени после исчезновения действия силы тяжести эти явления исчезали, сменяясь двигательной заторможенностью, ощущением тяги «вверх» и прочими ощущениями, характерными для представителей второй группы. Другими словами, у людей, составивших четвертую группу, признаки АР сменялись ПР.

Для объяснения указанных типов реагирования и тех ощущений, которые испытывает человек в ситуации невесомости, Л.А. Китаев-Смык (1977,1979) привлекает понятие «информационное воздействие». Согласно его точке зрения, следует рассматривать два типа психологического, «информационного» воздействия невесомости. Первый связан с исчезновением действия силы тяжести. Второй тип представлен воздействиями, возникающими при каждом движении субъекта в качественно новой (без действия силы тяжести) пространственной среде. Экстремальность «информационного» воздействия первого типа при невесомости может возникать в основном вследствие: 1) сформированности в ходе биологической эволюции значения невесомости как сигнала о падении «вниз», то есть об угрозе удара о землю; 2) беспрецедентного гравиторецепторного «противообраза», актуализирующегося как представление о тяге «вверх» при исчезновении действия силы тяжести; 3) «конфликта» (несоответствия) между афферентными сигналами, создающими представление о падении «вниз», и афферента-цией, связанной с указанным «противообразом», создающим представление о тяге «вверх»; 4) «конфликта» при невесомости, создаваемой в закрытой кабине, между, с одной стороны, гравиторецепторной информацией о движении (о падении «вниз» или о тяге «вверх») и, с другой стороны, зрительной и слуховой информацией о стабильности окружающего пространства и т.п. Экстремальность «информационного» действия второго типа при невесомости возникает преимущественно вследствие, во-первых, многократной монотонной стимуляции центральной нервной системы. Причем стимулами здесь становятся сложные комплексы «конфликтов» между прогнозируемой (в соответствии с условиями, когда действует сила веса) и реально возникающей в невесомости обратной афферентацией зрительной, слуховой и гравиторецепторной модальности. Во-вторых, экстремальной становится накапливающаяся с каждым указанным выше «стимулом» информация о неэффективности комплексов адаптационного реагирования, вызванных этими стимулами. Отметим, что «конфликты», указанные выше, как элемент стрессогенной ситуации не осознаются и не воспринимаются как те или иные представления об изменениях пространства (Китаев-Смык, 1983, с. 54—55).

Ситуация невесомости во внешней среде	Ситуация невесомости во внутренней среде
Сформированность в ходе биологической эволюции значения невесомости как сигнала о падении «вниз», то есть об угрозе удара о землю.	Сформированность в ходе социализации относительно устойчивой системы норм и ценностей, разрушение которой ведет к представлению о ненормальности человеческого существования.
Гравиторецепторный «противо-образ», актуализирующийся как представление о тяге «вверх» при исчезновении действия силы тяжести.	Представление о том, что смена ценностей с возрастом является неотъемлемой частью нормального человеческого существования2. (По К.Г. Юнгу (1999), сны, в которых присутствует элемент спускания вниз, свидетельствуют о том, что достижение чего-то возможно лишь через испытание, связанное с переосмыслением ставшей привычной ситуации)
Ситуация невесомости во внешней среде	Ситуация невесомости во внутренней среде
Конфликт между сигналами, создающими представление о падении «вниз», и ощущением тяги «вверх».	Конфликт между меняющейся системой ценностей и попыткой «цепляния» за старые идеалы.
Конфликт при невесомости, создаваемой в закрытой кабине, между информацией о движении (падение вниз или тяга вверх) и зрительной информацией о стабильности окружающей среды.	Несоответствие между внутренним ценностным преображением и неизменностью окружающего порядка вещей или же его отставанием от изменений внутренней психической реальности человека
Комплексы «конфликтов» между прогнозируемой (в соответствии с условиями, когда действует сила веса) и реально возникающей в невесомости обратной информацией, поступающей от зрительной, слуховой и гравито-рецепторной модальности.	Несоответствие прогнозируемой информации о том, как окружающие должны отнестись к такому необычному состоянию человека, и реальным отношением людей к данному событию. Или: феномен, который можно выразить словами: «Ожидал, что это неизбежно и вызовет определенные эмоции, однако не думал, что это так больно!»
Накапливающаяся с каждым указанным выше «стимулом» информация о неэффективности комплексов адаптационного реагирования, вызванных этими стимулами.	Неоднократные безуспешные попытки выстраивания стратегий преодоления ценностного кризиса.

 

Нетрудно заметить, что описания четырех типов реакций людей, попавших в ситуацию кратковременного гравитационного стресса, сильно напоминают наблюдаемые формы поведения людей, находящихся в ситуации ценностного кризиса.

Первая группа людей начинает активный поиск ценностной опоры. При этом сначала можно наблюдать либо полное отрицание «старых» ценностей с переходом к системе новых ценностей, зачастую прямо противоположной реализуемой ранее, либо заимствование каких-то иных, возможно даже экзотических ценностей, на которые раньше субъект не обращал внимания. Однако впоследствии, как правило, указанная группа людей либо стремится занять конструктивную позицию, тщательно взвесив реалии настоящего момента (он опирается только на действенные ценности), либо полностью преобразует ценностный строй, выйдя на новый уровень личностного роста.

Вторая группа людей реагирует пассивно, впадая в состояние своеобразной стагнации, не предпринимая каких-либо активных конструктивных действий в плане перестройки своей внутренней системы ценностей. Единственное проявление активности состоит для этих людей в том, чтобы не замечать противоречивых ценностных оснований, откладывая на потом решение насущных смысловых и ценностных проблем. На наш взгляд, именно эта группа людей реагирует различными ипохондрическими и депрессивными состояниями, зачастую пытаясь переложить ответственность за свое поведение на кого угодно, не беря ее на себя.

Третья группа людей, попавших в ситуацию внутренней невесомости, занимает промежуточную позицию между первой и второй группами. Здесь имеют место выжидание и надежда на то, что все наладится само собой. Однако такую позицию мы не рискнули бы назвать пассивной. Здесь, как нам кажется, доминирует своеобразное философское отношение к сложившейся внутренней ситуации по типу: «Все течет, все изменяется, а значит нормально, что в одну реку нельзя войти дважды». Применимо тут и сравнение с реакцией импунитивного характера, развивающейся по конструктивному типу реагирования: «Все пройдет и разрешится само собой, стоит только дождаться подходящей ситуации».

Наконец, четвертая группа людей демонстрирует непоследовательность в стиле решения ценностных проблем, демонстрируя то сверхактивность, то сверхпассивность, выматывая таким стилем поведения в ответ на ситуацию внутренней невесомости и себя, и окружающих.

В заключение заметим, что предлагаемая интерпретации ценностного кризиса сквозь призму феномена внутренней невесомости нуждается в определенном эмпирическом подтверждении. В этом направлении сейчас ведется работа, и уже получен ряд доказательств в пользу нашей точки зрения. Данный подход уже имеет своих сторонников, поскольку он не столько противоречит здравому смыслу, сколько является его наглядной иллюстрацией.